Мой сын Паата в двенадцать лет так нагрубил своей маме, что довёл её до слёз. Бабушка и сестра пытались с ним поговорить, но в такие моменты вмешиваться нельзя. Даже объяснения отца ни к чему не приведут.
Я ничего не сказал.
Прошла неделя, Паата уже забыл о случившемся.
И я подошёл к нему и пригласил прогуляться для "мужского разговора". Такого, о котором мама не должна была ничего знать.
Мы шли молча, а потом я обратился к сыну.
"Хочу, чтобы ты дал мне совет. Однажды я влюбился в одну женщину. И я пообещал ей, что если она выйдет за меня замуж, то я никогда не дам её в обиду. Как ты считаешь, это правильно?"
"Конечно, правильно", — ответил он.
"А ты когда влюбишься, дашь своей будущей жене такое же обещание?" "Конечно, дам!"— ответил Паата.
И тогда я ему сказал:
"Теперь помоги мне, пожалуйста. Я не знаю как быть со своим сыном, который обидел мою любимую женщину. Подскажи, что мне делать. Ведь я дал ей обещание".
Это и есть шоковая терапия. Он долго, долго молчит. Но то, что в этот момент кипит внутри него — именно это и творит человека.
"Накажи меня", — наконец говорит он. "Зачем? Я не для этого тебя позвал. Нас двое, и мы должны защищать наших женщин. Поможешь мне в этом?" "Помогу", — отвечает Паата.
Я жму ему руку и говорю: "Пойдём домой. И давай об этом никто не узнает: ни мама, ни бабушка. Это будет наш, мужской разговор".
© Шалва Амонашвили
